— Слава Свентовиту! — вырвался у Дражко хриплый вздох облегчения. — Мама, я бы сейчас поспал, а Сфирка рядом со мной посидел. И ты иди к себе, отдохни пока…

— А если что понадобится?

— Сфирка все сумеет, мама, он за ранеными много хаживал…

Старая княгиня поохала, поахала, но сама чувствовала, что бессонная ночь в ее годы дается трудно, и пошла к себе на другой этаж. Князь-воевода подождал, пока стихнут шаги матери, и сделал знак рукой, подзывая разведчика.

— Помоги сесть.

— Рано тебе еще, князь-воевода… Полежать бы…

— Дай руку.

Сфирка, видя, что все его увещевания ни к чему не приведут, не только протянул руку, но и поддержал Дражко за широкую мощную спину. Князь был тяжел телом, разведчик рядом с ним казался почти ребенком, но совместными усилиями они справились. Сфирка при этом качал головой. Да, он говорил, что князю следует быстрее поправляться, что без него туго всем придется. Но не для того же говорил, чтобы в самом деле поднимать раненого. Просто подбодрить хотел, дух поднять.

— Зови ко мне гонца. Сначала его отправим, потом поговорим подробно о том, что в Рароге делается. Сыск учинили?

— Обязательно. Пока негласно…

— Вот и расскажешь. Зови гонца. И всей страже в доме по пути — не забудь! — «проболтайся», что я пока неуверенно, но уже передвигаюсь по светлице. Неделя, и буду на коне. Кстати, пост у комнаты княгини сняли?

— Сняли.

— Передай, я приказал вернуть, вплоть до возвращения Годослава. Все, ступай…

Сфирка ушел, а Дражко удивленно слушал. Казалось бы, перед Сфиркой прошла старая княгиня — и ростом меньше, и шаги не такие уверенные, а ее было слышно. Сфирка же, быстрый разведчик с сильным сухощавым телом, передвигался без звука, как в лесу. И все же князь-воевода выждал время, чтобы дать возможность своему помощнику уйти, и резко выдохнул воздух, собираясь с духом. Выглядеть беспомощным не хотелось даже при Сфирке.

А потом, стиснув зубы, встал…

Он чувствовал слабость в ногах, голова кружилась, и оттого мерно покачивались стены светлицы, и пол вместе с ними гулял, словно на морской волне палуба большого драк-кара. И все же князь-воевода напрягся так, что усы его задрожали, будто струна под прикосновением пальцев гусляра, и шагнул к окну. Один шаг, второй, третий. До окна еще два шага осталось, когда показалось, будто силы на исходе. И тогда он вспомнил уроки Ставра, и сказал сам себе вслух:

— Я — не я… Ноги не мои… Не я хожу, не я стараюсь… Радегаст идет… Его сила во мне… Радегаста сила ноги переставляет… Я — не я… Ноги не мои… Радегаст идет… Его сила во мне…

Расслабился так, словно лежал сейчас по-прежнему на скамье, и прошел эти два шага почти легко, словно в самом деле сила Радегаста перешла в ноги воеводы. Оперся кулаками в подоконник и стал смотреть на улицу. Из этого окна правого крыла площадь была видна только наполовину. Зато было хорошо видно улицы, ведущие к площади от западных ворот. После ночных событий город удивлял своей пустотой и запустением. Даже такая маленькая война прошлась по Рарогу смятением умов, испугом и плачем. Трупы данов и боярских воев, которые не успели по дворам разбежаться, уже унесли, но торговые палатки и распряженные возки, задравшие кверху оглобли, такие привычные взгляду, никто не спешил ставить. Горожане ждали продолжения ночных событий. Ждал их и сам князь-воевода. Да и как иначе, когда он все еще ощущал себя в том самом прыжке через пропасть, в полете, в котором невозможно остановиться. И бояр никто еще не успел приструнить. А дружины у них, в сравнении со стражей, много…

Дражко переставил кулаки и сделал шаг вправо, чтобы взглянуть на центральные двери дворца. Крыльцо было заставлено, как и ночью, сторожевыми рогатками. Четверо стражников несли караул, грозно осматривая все подступы. Да, смотрят они грозно и выглядят грозно, бородатые и насупленные. А в душе у них, наверняка, зимние волки воют. Стражникам тоже не по себе. Война в городе, между своими, никогда не доводит до добра. Каждый беспокоится о собственной семье, оставшейся там, в кварталах, переживает.

Князь-воевода перевел взгляд выше — на галерею. Из окна ему видно было только вторую половину ее, но как раз ту, которая выходила на покои княгини Рогнельды. Галерея была пуста, и это заставило князя опустить голову. Он только сейчас сам себе признался, что именно ради этого последнего взгляда и дошел до подоконника.

Конечно, Рогнельде сейчас не до прогулок. Ночная трагедия… Потом травница напоила ее чем-то, отчего Рогнельда должна спать, а она не уснула. Да и ребенок, будущий наследник княжеского стола, после таких событий, наверное, дает о себе знать. Пусть, пусть отдыхает княгинюшка…

Теплота подступила к груди. Теплота нежности от представленного образа женщины, которая сама себя не желает щадить. Но сразу же за этим пришла и боль — не физическая, а боль сострадания. Слишком хорошо представлялось, как переживает сейчас Рогнельда, что должна чувствовать и как страдать.

Дражко вдруг и сам ощутил, что и ему следует тоже отдохнуть, потому что силы таяли стремительно. Но он хотел, чтобы гонец от Полкана увидел его стоящим у окна. И рассказывал бы только о том, что рана у воеводы легкая. Это поддержит дух тех, у кого он слаб, и вселит уверенность, что дружины не останутся без управления. Дражко встал бы и при Сфирке, но знал, что разведчик постарается не допустить этого. А если бы встать не сумел, Сфирка тоже подумал бы, что Дражко слаб. Нельзя, нельзя показывать слабость. Слабость уже погубила бы княжество, не окажись неожиданно сильной Рогнельда. Неизвестно, насколько ее сил хватит. И пока Годослав не вернулся, все по-прежнему должны думать, что бодричами управляет сильная рука.

Шаги в конце коридора, казалось, придали сил. Слышались шаги одного человека. Несомненно, военного. Такие шаги воевода отличать умел. Но второй должен быть рядом — неслышный Сфирка, один из лучших разведчиков Ставра, первый его помощник.

Так и оказалось. Негромкий стук в дверь, и она открылась. У Сфирки, казалось, глаза под бревенчатый потолок подпрыгнули от неожиданности, когда он увидел стоящего у окна воеводу. Но глаз сразу отметил, как судорожно и с какой силой вжались в подоконник пальцы. И разведчик прочитал ситуацию, по заслугам оценив мужество князя.

— Здравствуй будь, княже! — поклонился гонец.

— И тебе здравия и лет долгих… — ответил воевода скороговоркой, как никогда не говорил. И разведчик сразу понял, что князю тяжело дается даже разговор. И он старается фразы произносить быстрее, чтобы на середине слова не остановиться и не замолчать от боли, которую не желает показывать. — Мне Сфирка уже почти все рассказал, поэтому я не задержу тебя надолго. Время нас ждать не будет, а Готфрид торопится вслед за временем.

— Ты прав. Похоже, княже, что Готфрид очень гонит коней… Даны собираются гораздо быстрее, чем мы ждали. Их уже около восьми тысяч. А завтра-послезавтра десять будет.

— А вас?

— Вместе с подможеством с Буяна — шесть тысяч с трудом наберем.

— Вот помощь я и хочу у вас забрать. Их там пять сотен?

— Пять.

— Кто их привел?

— Сотник Оскол.

— Хорошо. Этот надежный и неуступчивый.

— Да, — согласился гонец. — Только Полкан ворчит, что слишком уж Оскол сам подраться любит. Когда надо на бой со стороны посмотреть, он в самую заварушку лезет. Сотней ему управлять — самое дело… А пять сотен для него уже много.

— Пусть так. Но я дело другое задумал. Там Оскол и для пяти сотен хорош будет. Как только даны границу перейдут, пускайте эти пять сотен в Данию по ближайшим с границей дорогам погулять. Выжечь все подчистую. Ни обоз, ни гонец проехать не должен. И внимательно смотреть след! Если даны старой дорогой двинутся, в обход Свентаны, а они знают, что город укреплен и на стены пришло подкрепление, поэтому, скорее всего, на старой их и надо ждать, — след плотину зорить… Полкан знает. Часть он потопит, остатки вышибет, а Оскол со стороны Дании ударить должен. Понял?