Итоги меле обсуждали у каждого костра. Рыцари, наблюдавшие за меле с берфруа, считали, что они сами смогли бы принести в общей схватке больше пользы, чем другие, которых выставили в ристалище. Недовольны были и ратниками.

— Было бы у нас время, чтобы лучших бойцов собрать, франкам не поздоровилось бы… А так… Что под рукой оказалось… Разве это войско…

Говорившего дружно поддерживали:

— Оно конечно… По стране бойцов-то хватило б…

— Франки своих лучших поставили. А у нас — откуда ни взять, — что под руку попадется.

— Специально Карл так мало времени на сборы дал!

— Это понятно…

— Это все ерунда! Мне бы тех же самых раза три в бой сводить, — сказал Трафальбрасс, — тогда выучка была бы не хуже, чем у франков. Иначе меле повернулось бы…

На него за такие слова смотрели не просто с восхищением, но и с благодарностью.

У многих костров обсуждали слухи о рыцаре-бретере. Гадали, кем он может оказаться и участвовал ли он в меле. Вездесущие оруженосцы разносили слухи. Рыцари воспринимали их, как личную угрозу. Никому не хотелось нарваться на верную смерть, которую, судя по всему, должна нести эта встреча.

— Если объявится, посылайте его ко мне! — так бахвалился герцог, проходя мимо.

И шел дальше, специально костры не выбирая, останавливаясь, где придется.

У очередного огня четыре рыцаря-сакса подсчитывали свои потери. Герольд турнира официально объявил, что на ристалище погибло четыре рыцаря и двенадцать воинов. Двое скончалось вскоре от ран. Как ни странно, но среди погибших был только один сакс и один славянин-вагр, все остальные павшие оказались франками. Таким образом, поражение не слишком расстроило синих. Находилось много желающих приравнять поражение к победе.

— А почему бы и нет? Правила турнира выдуманы дураками, — почувствовав, что попадет в струю, авторитетно, уверенным голосом не давая права никому на обратное мнение, высказался Трафальбрасс. — Что из того, что солдата сбили с ног ударом меча и копья. Доспехи выдержали удар, и он еще жив. Настоящий воин дерется и лежа, бьет кинжалом, ногой, кулаком и кусается зубами. Такой у воина должен быть характер. И сколько он еще вреда принесет врагу, даже если ранен, прежде чем умереть. Вот по таким правилам следовало проводить меле. Тогда бы франки по-другому себя почувствовали. Тогда бы мы еще посмотрели, за кем останется победа. Отчаяние горы сворачивает, а вам ли искать отчаяние…

Ему опять поддакивали.

Герцог умел найти подход к сердцам воинов.

Впрочем, не видя лагерь франкской армии, о гипотетической победе саксов говорить оказалось сложным. Практически у каждого костра, а особенно там, где стояли палатки простых ратников, приведенных специально для меле Кнесслером, Аббио и Бравлином, раздавались стоны и лежали перевязанные, окровавленные люди. Франкские меченосцы свое дело знали, и те из ратников, кто получил удар мечом или копьем, приведенные или принесенные в лагерь собратьями, сейчас однозначно опровергали оптимизм Сигурда.

Герцог к этим стоящим в отдалении палаткам заворачивал чаще всего. Он стремился добиться расположения именно простых ратников-саксов, понимая, где зарождается общественное мнение. Но чувствовал, что с рыцарями, по крайней мере с большинством из них, и особенно с теми, кто не слишком хорошо относился к Аббио и Кнесслеру-Видукин-ду, а таких тоже было немало, ему легче поладить, чем с простыми людьми, приведенными на турнир из леса своими эделингами. И не понимал, в чем дело, почему его встречают откровенно прохладно.

Понимал это, однако, даже Лют, не говоря уже о самих ратниках. Они, конечно, отдавали уважение герцогу: та роль, что сыграл он в меле, никем не осталась не замеченной, и все отмечали, что без этого опытного командира бой мог бы закончиться раньше и большим поражением. И герцог всячески подчеркивал это в разговорах.

«Если бы другого, равного ему командира, не нашлось», — про себя отметил Лют.

И тем не менее саксы у костров отводили взгляд в сторону при приближении Трафальбрасса и не спешили встать и освободить ему место. А то не слишком сердобольное участие, что он старался показать, склоняясь над ранеными и изувеченными, воспринималось зачастую как назойливое беспокойство, от которого лучше поскорее избавиться.

— У тебя что, три шлема на голове было? — спросил герцог у очередного костра, где сидел мрачный тяжеловесный воин, приложивший к голове тряпку, пропитанную каким-то вонючим травяным настоем.

— Мне и одного хватило, — ответил сакс, не вставая.

— Тогда зачем же ты голову свою дурную подставляешь под удар? Головой следует думать, а не пользоваться ею вместо щита.

— Оно конечно, — сакс внезапно согласился, и в голосе его герцогу почудилась откровенная угроза. — Один, кто хорошо умеет это делать, головой думает… Второй думает, что умеет думать, хотя на самом деле сильно ошибается… Третий ее вместо щита подставляет… А кто-то находит, что лучше иметь на шее вместо ожерелья веревочную петлю, чтобы голова красивее смотрелась… — воин демонстративно встал и отбросил тряпку с примочкой, которую к голове прикладывал. Почти к ногам Сигурда.

Намек и жест были откровенны, как пощечина. Сигурд понял все. Понял, кто повесил его людей. Конечно же это сделал эделинг Аббио, а вовсе не франки по приказу короля Карла. И ему следовало не саксов утром вести против франков, а саксов подставить под франкские мечи, чтобы им сильнее досталось в меле. Выходит, Аббио не оставил дело без ответа. Его воины в курсе события, и, может быть, именно они вчера участвовали в захвате несчастных. Только вот возникает другой вопрос: как эделинг догадался, что напали на него не франки, а даны. Он не должен был догадаться. Одежда была подобрана соответствующим образом, доспехи и оружие проверены и подобраны. Тщательно выучены и отрепетированы франкские фразы. И тем не менее Аббио, едва знающий франкский язык, чтобы разобрать тонкости акцента, догадался. И даже устроил засаду возле тела убитого.

Впрочем, засаду он мог устроить, даже не зная точно, кто на него нападал. Франки своих погибших воинов закапывают в землю. Обыкновенные разбойники погибших товарищей бросают на съедение хищникам. Только норманны [36] и некоторые из славян сжигают погибших. Да еще саксы. Но в данном случае Аббио был уверен, что это были не саксы. Своих он узнал бы по каким-то деталям, да и не было причины у них нападать на эделинга. Он был уверен, что за телом убитого придут: или норманны, или славяне. И они пришли. И погибли с честью. Но теперь Аббио пытается пятно за их гибель возложить на Сигурда.

— Что значат твои слова, воин? — герцог, хотя и заметил оскорбление, тем не менее сделал вид, будто ничего не произошло, хотя все внутри кипело от бешенства. — Или тебя так сильно по голове стукнули, что ты, сам не зная зачем, всякий вздор болтаешь?

— Видел ли ты, Сигурд, четверых повешенных около королевской дороги?

— Видел, — спокойно ответил герцог.

— Это я их вчера вешал, — сказал сакс со злой гордостью и откровенным вызовом. — Хорошенько петлю завязывал, не данским морским узлом…

Хрустнули суставы с бешенством сжатого кулака Трафальбрасса. Посыпались в ладонь колечки разорванной кольчужной перчатки, Но никто этого не заметил. А сам Сигурд с кошачьей коварностью улыбнулся.

— Из тебя хороший палач бы вышел. Если будешь искать работу, приезжай ко мне в Данию. Ты не останешься без заработка. У нашего короля есть милая привычка — ради развлечения вешать недостойных слуг.

Воин, ожидавший обострения ситуации, и даже стремившийся к этому, был несколько обескуражен реакцией герцога. Он не понял намека Трафальбрасса относительно слуг и не догадался своим простым незатейливым умом, что кто-то посмеет считать королевским слугой эделинга вольной в его понятии Саксонии.

— Кого вы называете слугами короля Готфрида, герцог? — вмешался неожиданно один из рыцарей-саксов, держащий покалеченную руку на перевязи.