Сам Дражко светился внутренним огнем, готовностью к подвигу, иначе нельзя было объяснить то, как он встал на ноги.

— Я не буду говорить, куда мы отправляемся, — обратился к дружинникам воевода. — Вы сами знаете. Я не буду говорить, что ждет нас там. Вы сами догадываетесь. Я спрашиваю только одно: готовы ли вы пойти за мной?

Тишина длилась не меньше минуты. Наконец спокойный высокий голос из заднего ряда сказал:

— Ну, так, пошли, княже, коли надо, что ли…

Все буднично. И правильно. Полегчало на душе от этой простоты. Такой же дух у дружины, как у самого воеводы. Такая же готовность себя положить ради светлого дела.

— На сборы и прощание с домом два часа… — начал Дражко и не закончил, заметив, что воины смотрят не на него, а куда-то за спину. Смотрят с удивлением и непониманием.

Он обернулся, и в первый момент сам не понял, кто это выходит из дворца.

Незнакомый молодой, судя по фигуре, воин, высокий и стройный, в светлой кольчуге, опоясанный коротким мечом, в шлеме с полумаской, спустился с крыльца и плавной походкой направился к воеводе. За спиной воина шел, как провожатый, Сфирка. Дражко после беседы с Гориславом основательно поверил в чудеса и готов был ждать какого угодно свершения. Он подумал, что это помощь какая-то прибыла неведомо откуда. И только через пару минут, когда воин приблизился вплотную и снял шлем, распустив по плечам длинные светлые волосы, воевода понял, что в мужской костюм облачилась и приготовилась к битве сама княгиня Рогнельда.

Дражко спрыгнул с коня и опять не почувствовал боли. Не до такой мелочи сейчас было, как забота о собственном теле. Он вообще его не ощущал, словно в воздухе парил, невесомый.

— Что ты задумала, княгинюшка? Нешто нужно так, в мужское дело встревать?…

— Нужно, Дражко… — сказала она без улыбки, отрешенно, чуть нараспев, каким-то чужим голосом, не глядя ему в глаза. И он, слушая ее, вдруг понял, что ничего не может возразить, потому что управляет княгиней какая-то высшая сила, недоступная пониманию человеческим скудным разумом. — Мы все еще летим через пропасть… И надо всем постараться… Надо всем очень постараться, чтобы долететь до другого края…

Ей вывели коня. Сильного коня, которым можно только мужской рукой управлять. Княгиня, отстранив жестом воеводу, пожелавшего ей помочь в седло забраться, легко сделала это сама. Холодное, словно восковое лицо ее совершенно не отразило какой-либо натуги или напряжения, будто было лишено жизни и обыкновенных человеческих чувств.

Дражко тоже запрыгнул в седло, чтобы быть рядом с Рогнельдой.

— Позволь мне, воевода и соправитель княжества, действовать по своему усмотрению.

Князь удивленно смотрел на нее, не понимая, что задумала Рогнельда. Он не сказал ни слова, но она прочитала вопрос в его глазах и произнесла холодно, бездушно:

— Дай мне сотню дружинников.

— Сотню? — не понял Дражко. — Зачем?

— Як вечеру соберу тебе большой полк.

Он даже засмеялся внутренне такой наивности. Но не возразить не мог, как опытный воин, как воевода.

— Где же ты соберешь большой полк? Рядом с городом нет ни одной дружины. Я отослал гонцов на границу с лютичами и с ляхами, чтобы снять оттуда почти всех для защиты Рарога.

— Я соберу, — настаивала Рогнельда. — Отберу дружинников у бояр. Они не посмеют отказать мне и тем четверым, кто будет стоять за моей спиной.

Дражко обернулся, услышав стук копыт по камням. Из распахнутых ворот дворцового двора строем выехало четверо стражников с копьями наперевес.

— Стражники? — не понял он, опять хотел улыбнуться, но сдержался, потому что было в движении стражников нечто угрожающее и казались они великанами из жутких басней [40] . — Бояре испугаются стражников? Ты не понимаешь, чего хочешь, княгинюшка…

Она посмотрела мрачно, как густая ночь после новолуния, когда не видно на небе и следа бледного серебряного диска [41] .

— Это те четверо, которые подняли на копья герцога Гуннара. Они теперь всегда будут со мной. Это моя личная стража. Нет сейчас силы, пойми, княже, которая сможет остановить меня. Дух Гуннара вселился в мое тело, но действует он по моим позывам и по моему разуму. Я заставлю бояр повиноваться мне. Хочешь, Дражко, со мной поезжай. Сам увидишь. Дай мне сотню дружинников. Не дашь, я поеду и без них…

Дражко вдруг осознал. Голос этот… И Дражко сразу поверил, что дух Гуннара вселился в нее. Только Гуннар мог так смотреть, так поступать. «Черный коршун», «датский коршун» — так звали его. Только Гуннар мог так говорить. Ровно, без интонаций, без эмоций, словно во рту у него лежат и никогда не тают кусочки льда. Муж Рогнельды правит в «соколиной стране», в городе, носящим имя «сокола», он сам — «славянский сокол». А кто она? Она дочь «коршуна» или она жена «сокола»?

Дражко испугался княгини… Он, воин с первых самостоятельных шагов в жизни… Он, не однажды водивший полки в самую кровавую сечу… Он ни за что не захотел бы стать врагом этой женщины. И еще воевода испугался, потому что она перестала быть собой. Той Рогнельдой, которую он, никак не показывая своих чувств, пряча их под завесой шутливых усов, любил.

Тоскливая, невыносимая жалость к княгине подступила вдруг к горлу и сжала его спазмами, мешая дышать. Дражко готов был сделать сейчас все, лишь бы вернуть ей прежний дух, голос, взгляд. Но он оказался не в силах ничего изменить. Может быть, Годослав, когда вернется, сможет растопить этот лед, но не он, не Дражко. Дражко это не дано…

Дружина стояла рядом. Воины все слышали. Они, мужчины, прошедшие вместе с воеводой много схваток и сражений, принявшие на свое тело множество ударов и ранений, смотрели на эту женщину-повелительницу не с уважением, как того требовало ее положение, но со страхом. И готовы были подчиняться ей, как подчинились бы Дражко, как подчинились бы самому Годославу, но не из любви, а из страха.

И воевода решился. Он поднял руку и подозвал к себе старого сотника.

— Попробуем… Остальные пока свободны. Как я говорил… По домам, попрощаться с семьями…

Рогнельда, похоже, и не сомневалась, что все будет так. Но и радости не показала. Восковое лицо без эмоций, ледяные бесчувственные глаза, бесстрастный равнодушный голос.

— С кого начнем? — спросила.

— Мистиша все затеял. Он сам у нас в подвале. Пожалуй, с его двора…

Она даже не кивнула. Просто слегка дернула поводьями, давая волю коню. Задержавшийся было от растерянности Дражко, сразу догнал ее. Рогнельда не знает в Рароге ни одного дома, кроме Дворца Сокола. Значит, ему указывать путь.

— Надо послать дружину вперед, — и не скомандовала, и не предложила она. Не было в словах даже интонации живого человека. — Пусть перед нашим приездом разобьют ворота.

Сотник ехал рядом и все слышал. Дражко кивнул ему. Часть дружины ускакала вперед.

— Кто у Мистиши дома?

— Сын должен быть. Бойко.

— Сколько ему лет?

— Мой ровня. Может, чуть моложе.

Рогнельда помолчала, принимая решение.

— Он и ответит за своего отца, как я отвечаю за своего. Едва кавалькада свернула на нужную узкую улицу, как десяток дружинников подступил с бревном к воротам большого боярского двора. Створки распахнулись со второго удара, как раз, когда Рогнельда вместе с Дражко подъехали. Сразу за воротами оказались рогатки. В большом, чуть не больше дворцового, дворе, ощетинившись копьями и прикрывшись щитами, стояли готовые к бою пешие боярские дружинники. Дражко воеводским взглядом определил: не менее двухсот человек. По донесениям соглядатаев, дружинников должно быть триста. Значит, еще сотня, скорее всего, конных, прячется за воротами в дворовых постройках.

Рогнельда сделала знак рукой, запрещающий дружине воеводы следовать за ней. Только сам Дражко и четверо стражников, все так же держа копья в боевой готовности, въехали во двор и встали перед строем. Стражники копьями раздвинули рогатки.